ВОСЬМИМАРТОВСКОЕ

Что ни вечер, скрип да стоны
Раздаются с этажей:
Это пилят злые жены
Своих жеваных мужей,
Слесарей и генералов,
И поэтов, и убийц,
Своих бывших идеалов,
Своих жалких кровопийц.

«Где шатался?! С кем напился?!
Волос чей на рукаве?!.»
«И на черта я женился?..» -
Шевелится в голове...-
«Что за вредная натура?
И отколь в ней столько зла?..
Чем же этакая дура
Соблазнить меня смогла?»

Хлопнув дверью туалета,
Муж сокроется из глаз.
Взор опального поэта
От уставит в унитаз.
И, пока жена обедать
Наконец не пригласит,
Унитазу он поведать
Сможет груз своих обид.

Не достойна ль сожаленья
Жизнь сия? Но, боже мой! -
Есть минуты просветленья
И в рутине бытовой!
Ну, а после все на круги
Возвращается своя.
Чем въедливее подруги,
Тем корявее мужья.

В прошлом время золотое,
Настоящее - нищё.
Здравствуй, племя молодое,
Неженатое ещё!
У любви - свои законы:
Чашу яда приготовь!
И - врубайте Мендельсона!
И - да здравствует любовь!..
 

ДОЛОЙ ХИМЕРЫ!
Калюжному-Валянскому,
Величайшему альтернативному историку современности

 
Через Греко-Палестину,
Пряча ладан в ятаган,
Делал хадж на Украину
Римский папа Чингисхан.

Вез Мерриде Магдалине
В Гизу ризу он в презент;
На него в родном Берлине
Ополчился весь конвент.

(Наплевав ему в харизму,
Невзлюбили молодца –
За пристрастие к буддизму
И за черный цвет лица.)

Ехал коротко ли, долго –
Преградила путь река!
То ли Валга, то ли Волга,
То ли попросту Ока.

С струге гунны из лакуны
Мимо берега гребут,
И Пунические руны
Под Овидия поют:

Quid est veritas, бояре?
Stultis scriptas manifest!
Sapiens nil admirare,
Credo quia absurdum est!

Наш герой раззявил глотку:
«Ком цу мир! Их бин клиент!
Аррендатто вотрэ лодку!..»
Но – случился инцидент.

В небе что-то просвистело,
И болезный наземь – хлоп!
Неопознанное тело
Угодило парню в лоб.

(То под вострою железкой
Брызгал в стороны гранит –
Моисей рубил стамеской
На скрижалях алфавит!)

Провалиться мне на месте,
Провалялся он пластом
По Скалигеру – лет двести,
По Петавиусу – сто!

Мир немало геморрою
Поимел за этот срок.
Например, ахейцы Трою
Сдали немцам под шумок

Для отделки их рейхстагов.
А потом случился мор,
И призвание варягов
Из Афин на Беломор,

На Москва-реке в Царьграде
Грохнул Ромула Ромэн,
И Гомер в Тивериаде
Дописал свою «Кармен».

И когда проснулся спящий,
Стал он щупать свой скелет:
С виду как бы настоящий,
А на самом деле – нет.

В небесах кружилась муха;
С дуба листья мумия
Облетали.
                         Тут из уха
Тихо выползла змея...
____________________

...Благодарные народы
Там насыпали курган.
Проплывают пароходы,
Говорят: «Но пасаран!»

Прибегают пионеры,
Тащут яйца и кулич.
И кричат: «Долой химеры!
Спи спокойно, наш Ильич!»
 

КОМИССАР

Я за Бога отдал что имел: пять монет:
но тюремщик надул: никого со мной нет,
и молюсь я в окошко на солнечный свет:
погоди заходить! дай согреться!
Но светило скатилось, зашло за бугор...
Меня подняли с койки, зачли приговор,
и, запястья скрутив, потащили во двор
на бегу останавливать сердце.
Я не знал, что бывает так страшно.
Да и что я мог знать? и о чем?
Только то, что теперь уж вчерашно...
А сегодня - кому это важно?
Подождите секунду! я ваш... Но -
раздается в ответ: "Мы не ждем."
И плеснули свинцовые струи на грудь.
Я упал на лицо, я пытаюсь вздохнуть...
И я слышу:
- Не стоит стараться. Забудь
эту плоть. Поднимайся, братишка!
Для начала - убийцам прости свою смерть...
- Кто со мной говорит? Кто ты? Призрак? Ответь!
- Я - тот обух, с которым не справится плеть.
Всё поймешь. Тут не нужно умишка.
Я встаю, вырываюсь из мертвых оков.
Я прощаю убийц, я прощаю врагов,
я прощаю друзей... И я слышу:
- Готов?
Оглядись и, давай, полетели!
- Я готов, и я твой, но постой, душевод!
Дай взглянуть прежде чем улетим на восход,
как рассветные блики кружат хоровод
на моём продырявленном теле!..
- Это все для тебя уже в прошлом,
это все для тебя - только миг...
Ничего не скажу, все поймешь сам:
там, откуда все видится пошлым,
там, откуда гонцом суматошным
в эту ночь пред тобой я возник.
Так летим же туда, где чисты облака!
- Стой! А сам - кто ты был в этой жизни, пока?..
- Я? Я был комиссаром. Расстрелян в ЧК.
- Стой! Но я не хочу в комиссары!..
- Да не дрейфь! Там - особенный комиссарьят.
Да меня там и нет - я лишь сторож у врат.
Но как будто намеренно медлишь ты, брат,
что развел тут со мной тары-бары...
- Медлю я оттого, что со мною
нет любимой моей. Ведь моё
в ней дитя - будто гриб под листвою...
Может быть, я того и не стою,
но возьмем их обоих с собою?
добрый дух?..
- Нет. Забудь про неё.
Ей суров приговор - ей полвека влачить
бремя жизни. Состариться, сына родить
твоего. И какой-то там свет сохранить,
миновав круговерть непотребий.
И сменить трех мужей,
и остаться одной,
положив, что они
не сравнились с тобой.
И с тоской на покой.
А тебя там - иной
ожидает таинственный жребий...
 

ПЕСНЯ О ДРУГЕ

Увы, у всех у нас,
искони и поныне,
оставленных судьбой
стеречь родную речь,
болтается ядро
на тощей пуповине,
и никаким мечом
его не пересечь...

Жил у меня здесь друг.
Бывало, после баньки
мы мчали в гастроном
веселою волной.
С гитарой и вином
заваливались к Таньке.
Я оставался. Он
отчаливал домой.

О, там его ждала
серьезная причина,
он к ней спешил затем,
чтоб снова доказать,
что он, ядрёна мать,
ответственный мужчина,
увы, не помогло.
Увы, ядрёна мать.

Она ушла, изъяв
ребёнка и квартиру.
Он плакал, поливал
словами потолок:
- Что наша жизнь? - сортир!
Мы ходим по сортиру!
Я возражал, но быть
услышанным не мог.

И я не возражал.
Я отзывался: - Да уж...
конечно, не театр.
За что ж тебя - взашей?..
Мы пили у меня.
Танюха вышла замуж,
устав мою лапшу
соскрёбывать с ушей.

Ах, не был он бойцом,
и не был он отважен.
- Я б принял всё как есть,- 
кричал он, взяв стопарь,- 
когда бы не был так
бессовестно загажен
сортир моей любви,
когдатошний алтарь!

Хоть строй капитализм,
хоть спи с Эдитой Пьехой,
ты всё одно в дерьме!
Я лучше застрелюсь!
- Зачем стреляться, друг,- 
сказал я,- ты уехай.
Ну, в смысле, уезжай
куда-нибудь, клянусь.

Растаяли снега.
Зазеленели травы,
заблеяли стада,
нагуливая жир.
Раскрыли все врата
великия державы
зелёный прокурор
и розовый ОВИР.

И, карту дальних стран
обследовав сквозь пальцы,
отправился мой друг
в большой и светлый мир,
куда-нибудь туда,
где умные швейцарцы
отмыли для него
общественный сортир.
 

ПОЮЩИЕ КАМНИ

"В этой стране даже камни поют!"
Максим Горький,
читая текст первой советской конституции.

В глухом заебе, как в ознобе,
В тридцать проклятые года
моя страна в рабочей робе
воодружала города,
былых острогов продымленных
во грунт вколачивая пыль,
в местах, и ныне отдаленных,
где Сказку вытеснила Быль.

А где-то мудрили,
и пальцем водили:
"Вот тут!"
От Сказки до Были
Крутой проложили Маршрут.
Заводы дымили,
и трубы трубили,
и даже кто в силе -
не верить могли ли,
ЧТО В ЭТОЙ СТРАНЕ ДАЖЕ КАМНИ ПОЮТ!?.

Прозревшие врали!
Осколки Империи!
За что умирали
вы в вашем неверии
в проверенность взгляда
с крыльца золоченого,
и в праведность ада,
и в беловость черного?
В стираньи одежды -
старенье материи,
былые надежды
обвисли в безверии,
как сонмы знамен
обвисают в безветрии,
не ставя препон
мировой геометрии!
Вы, возле параши
стремглав поседевшие,
вы, дикие ваши
срока одолевшие,
вы тоже считали,
повержены тут,
ЧТО В ЭТОЙ СТРАНЕ ДАЖЕ КАМНИ ПОЮТ!?.

...Надсадно прост, велик и мелок,
кормил казенный рифмоплет
с квадратных башенных тарелок
данилиадою народ,
как рупь, заначив за портретом -
на опохмел - прозренья свет,
и люди верили поэтам,
рук не тянувшим за портрет.

Смотрясь моложаво
в обвисшие ржаво
усцы,
надежно держала
стальная держава
уздцы.
Ах, с сердцем расправа:
сомнений отрава;
нужны ль они, право,
кричащему "Брaво!",
тем боле, в стране,
где и камни - певцы?..

В стране, в три одышки
светившей, не радуя,
прожектором с вышки,
с иконки лампадою;
где необоримы
к молчанью тенденции;
где каменны примы,
секунды и терции;
где, будто бы в тайне
глумясь над могилами,
поющие камни
терзали зубилами,
убийственно святы,
рубя монолитные
гранитные даты
и строки гранитные
навязшего всем
славословья недужного...
Зачем? А затем,
чтоб не пели ненужного!
Зачем? А затем,
что потомки прочтут,
ЧТО В ЭТОЙ СТРАНЕ ДАЖЕ КАМНИ ПОЮТ!!!

...А чтоб от людей,
в подворотне ли, в зале,
вовек конкуренции
камни не знали,
чтоб рты не раскрылись
до самой черты,
камнями набили поющие рты!

Неслись карусели
роскошно и пышно,
и камни запели,
сначала чуть слышно,
и камни заныли,
сначала тихонько,
и камни завыли,
от ужаса тонко!..
И камни кричали,
и камни охрипли,
а люди...
молчали,
смотрели в пюпитры,
страшась наследить
по казенным полам...
Не нам их судить.

Не нам их судить,
но расхлёбывать нам...
 

ПРИКЛЮЧЕНИЯ ДЕВУШКИ ШУРИК В СТРАНЕ БОЛЬШЕВИКОВ

Кто не пил неразбавленный джин из горла
В скором поезде «Красная» типа «Стрела»,
Тот не знает, как жизнь поутру тяжела
На промозглом московском вокзале.
Но куда-то уходит вся мука и боль
В результате того, что по Невскому вдоль
Мы пройдем, заливая пивом алкоголь,
Что на грудь в тесном тамбуре взяли.

Не пройдет и полдня, как, без всяких страстей,
Мы доедем до теплых и милых гостей,
Поцелуем хозяйку, накормим детей
Завалявшейся в сумке ириской.
Нам за это оформят покой и уют,
Нам котлету дадут, и «смирновской» нальют,
И в какой-нибудь «Русский музей» поведут.
А ведь путь до музея не близкий!

Нам, конечно, тот путь не пройти под шафэ.
Мы на Мойку дойдем и залезем в кафе,
Не «Сайгон», не «Огрызок», и все ж в комильфе
И такому кафу не откажешь.
И хоть пузо гудит, как пожарный гидрант,
Ты неси нам «рябиновой», официант,
Мы ж те вцепимся в морду, коль ты, интригант,
Нам икры на батон не намажешь!

В результате, не помню, какого числа,
Я на Марсовом поле цветочки рвала.
Ночь была холодна. Жизнь была тяжела.
И куда-то снялась вся орава.
День ушел в дребедень, будто взял бюллетень.
Ветер брызги швырял на чугунный плетень,
И в ночи на плетень милицейская тень
Наводилась. Как водится, справа.

Сей полунощный ангел, герой-гемморой,
Был одет в портупею с большой кобурой.
И уже в предвкушеньи темницы сырой
Напряглась моя жесткая выя...
Говорил его взгляд: щас как дам по мордам!..
Будто он строил БАМ или Жан-Клод Ван-Дамм,
Он с ухмылкой спросил: «Вы откуда, мадам?»
«Из Москвы, говорю, из Москвы я!..»

Тут порядковый страж отключил свой форсаж,
И - почудилось мне - весь расшаркался аж.
«О, куда же вам ехать, - спросил он, - куда ж
Возвращаться вам полночью тёмной?..»
«А я хер его знает, - ответила я, -
Из окна там видны гаражи и поля,
А метро рядом там - «Площадь Мужества», бля,
Иль какой-то проспект. Тоже стрёмный...»

Ах, чего не бывает у нас на Руси!
Лейтенант в портупее поймал мне такси,
И таксисту сказал: «Осторожней вези!
Утомился московский товарищ!»
Я люблю этот город. Лет двадцать подряд
Разноцветные сны вижу про Ленинград,
И туманит мой взгляд этот видеоряд.
Вот такие дела, понимаешь.
 

ТРАССА СУРГУТ-НЕФТЕЮГАНСК

На автобазе я
в большой чести,
страна Камазия
моя блестит,
хотя б пылиночка,
а вон - картиночка
еще висит.

А на картиночке -
какой пассаж!
стоят блондиночки,
без туфель аж!
Глядят со стеночки
четыре девочки
мой экипаж.

В комплект к ним пятого,
чтоб все путем,
вожу Усатого
на ветровом,
ему там нравится,
пускай катается,
не пропадем.

И все, и некого
мне здесь любить,
общага бекова -
врагам в ней жить!
Кому-то нужен здесь
я был, да вышел весь,
успел забыть.

Из Беспризорска я,
детдомов сын,
судьба шоферская -
три полосы,
не буйный нравом я,
моя вон - правая,
смеюсь в усы

на тех, которые
всегда спешат,
все рвутся, скорые,
стать в средний ряд,
туда, где длинные
соленоспинные
рубли хрустят.

Так им уплочено -
Что там рубли!
вон по обочинам
в цветах рули!
все рвались в первых быть,
а не спешили б - жить
еще могли.

Все рвутся в первых быть,
а мне куда спешить, -
давай, пыли...
 

ЭКСТРАСЕНС

Осознав поутру,
Что к обеду помру,
Я поднялся к экстрасенсу Василичу.
И сказал экстрасенс:
«Помирать? Вот вам хрен-с!
В три сеанса я вам все, что хочешь, вылечу!

Хоть ваш случай суров, 
Весь ваш вид нездоров,
Будто в тундре спали вы без накомарника.
Но к чертям декаданс!
Четвертной за сеанс -
И хоть лезьте на Монблан без напарника!

Я такое лечил!
Как младенец вскочил
У меня паралитик, член правительства!
Импотент Иванов
Убежал без штанов!
Помер давеча от членовредительства.

Свел прыщи на губе
Генералу ГБ.
Снова он в Париже со спецзаданием.
Сам главком ПВО
Был немного того.
Вправил ауру ему. Жаль, с опозданием.

Взглядом зубы сверлю,
Мыслью чирьи давлю,
Ну так как? Поводить над вами ручкою?»
Я сказал: «А никак.
Дай, Василич, трояк.
Гадом буду, верну его с получкою!»